Поврежденный - Страница 6

Больше я не мог ничего добиться от моего патолога, мне было досадно, что он так, играя, скользит по жизни, досадно, а может, и завидно...

Стройная, высокая генуэзка в черном платье и покрытая белым, длинным, прикрепленным к косе вуалем, шмыгнула мимо нас, незаметно улыбнулась, прищурила глаза и быстро прошла.

- Ah, die bellezza, che bellezza! [Ах, какая прелесть, какая прелесть! (ит.)] - закричал лекарь. Она обернулась и поблагодарила его тем грациозным, легким, чисто итальянским движением руки, которым они кланяются, и, как будто этого было мало, кивнула своей прекрасной головкой. Лекарь бросился за ней.

Я оставил его и пошел в Stabilimento della Concordia, Это самое изящное, самое красивое кафе во всей Европе. Там, бродя между фонтанами, цветами, при гремящей музыке и ослепительном освещении, переходя из мраморных вал в сад и из сада в залы, раскрытые al fresco [настежь (ит.)], середь энергических, вороных голов римских иагнанников, середь бесконечных савойских усов и генуэзских породистых красавиц, я продолжал, думать о поврежденном.

Вспоминая его речи и рассказ лекаря, я пошел к одному из маленьких столиков в саду и спросил границ. Увидя меня, человек, сидевший за ближним столом, поспешно встал, выпил наскоро свою рюмку ро-солио и собрался уйти. Это был слуга Евгения Николаевича, который так по-русски тянулся на козлах.

- Для чего ж вы это идете? Я вам не мешаю, ни вы мне.

- Помилуйте-с, - отвечал Спиридон, снявши шляпу, - оно нашему брату не приходится, то есть с господами.

- Ведь вы теперь не в Петербурге я не в Москве. Пожалуйста, наденьте вашу шляпу и останьтесь - или я уйду.

Он остался и надел шляпу, но садиться не хотел никак.

- Да ведь вы сидели же прежде меня, почем вы зпаете, кто были ваши соседи, может, князья какие-нибудь? - спросил я.

- Это точно-с. Но ведь вы русские, а те что жо - тальянцы-с.

"Voila raon homme" [Вот нужный мне человек (фр)], - подумал я и потребовал у камериера графинчик марсалы и две рюмки.

- Что это ваш Евгений-то Николаевич здоровьем эдак расстроен; жаль его, такой, кажется, хороший человек.

- Это-с, позвольте вам доложить, таких господ на редкость, самый душевный-с характер. Как же не жаль-с, оченно даже жаль; мыслями всё расстроивагот-ся... такой нраве. Все изволют в сердцу брать и никакой отрады не имеют. Бывало, когда им на душе нехорошо сделается, сядут за клавикорд - то есть так играли, что не уступят любому музыканту в александ-рыгяском оркесте. Господа, прекрасно одетые, барыни, настоящие, останавливались иной раз на улице. Бывало, в передней сидишь, сердце радуется, каково наш-то отличается.Иногда так жалобно играют, что даже истома возьмет - отменно играли. Ну, впрочем, как оставили музыку, так больше стали сбиваться, по нашему замечанию.

- Да разве он совсем не играл дома последнее время?

- Больше двух годов-с. Раз София Николаевна, сестрица их, бымши в их комнате, отворили клавикорд и так взяли одну акорду: "Вечерком красна девица". А Евгений Николаевич только глухо сказали: "Зачем это вы, сестрица, боже мой". Да так, как пласт, и упали, потом сделались спазмы, слезы и смех-с - с полчаса продолжалось. Дохтур говорит, нервы у них так расстроены, не могут слышать музыки. Так с тех пор наш дом и замолк-с. А "им все хуже; в лице много, перемены, стареют... так жаМ, что сказать нельзя, больше все молчат, а иногда словр одно скажут: "Ты устал, чай, Спиридон, поди-ка да тййг", таким трогательным голосом, и взгляд такой дЫэрой у них сделается, и, видно, самим-то им плохо, наболело на сердце; вот те и богатство и все, - иной раз, доложить вам откровенно, слеза прошибет.

- Мне Филипп Данилович говорил, что у Евгения Николаевича какая-то история была с горничной.

- Дело точно было-с. И она, эта самая Ульяна, доводится мне сродни, племянница, сестрина дочь. Наварила каши, чего сама не стоит, - а добрейшая душа была, ей-богу-с. Жаль, что барин тогда так к сердцу приняли и огорчились. ПростЪ дуру следовало проучить, и все тут; и она благодарить стала бы потом, ей всего было лет восемнадцать, какой ум в эти лета, к тому же баловство-с.

- Да в чем же дело-то?

- Извольте видеть, Ульяна эта у Софии Николаевны при комнате находилась, и барыня ее жаловали, умница такая была. Был у нас тоже-с человек Федор, человек пьющий, но, впрочем, играл на скрыпке отменно; только рука уж очень дрожала от горячих напитков, а чести был примерной. Вот Федор этот возьми в обучи песни петь Ульяну, голосом она брала-с и ни музыку препонятливая. Так это шло, год-другой, и никто подумать не мог, что за катавасия выйдет. Барин наш слышали несколько раз, как Ульяна поет, и говорят сестрице: "Ведь это клад, дайте ей, мол, вольную, а я ее певицей сделаю". Вот, извольте заметить, какая душа, не хотели, чтобы, обучимшись, крепостной осталась. Сестрица им в глаза смотрели: "Сейчас, мол, Ешо-ша", и отпускную совершила. Учитель ходил из немцев, иной раз с нами вступал в разговор, шинель когда подаешь или что, приостановится, не гордой был, простой, - вот как вы теперь изволите, примером, со мной разговаривать. "Ну, - говорил он, - а помещик ваш в музыке собаку съел, мне у него учиться приходится, и голос у фрейлен Юльхен оченно прекрасен; да и глаза-то у нее недурны, философ-то ваш знает, где раки зимуют". Ну, так, бывало, посмеемся для балагурства, а то в самом-то деле он у нас вел себя, как красная девица, только к церкви не был прибежен и постов це соблюдал. Однако мы стали замечать уж и промеж себя, что Евгений Николаевич очень руководствуются Ульяной. Уж и сестрица-то перепужались, что, мол, много воли заберет. Но только она никому вреда пикогда не делала и смысла не имела о том; так, детской, пустой нрав, безосновательной - поет себе, бывало, день-деньской да конфект накупит - а грубого слова никто не слыхал, со всеми преласковая была.